В Гарварде недавно вспоминали Набокова-энтомолога. В середине 1940-х гг., занимаясь описанием и классификацией чешуекрылых в гарвардском Музее сравнительной зоологии, Владимир Набоков высказал в одной из научных статей предположение, что бабочки голубянки могли попасть в Новый Свет из Азии через Берингов пролив.

«Боже, он был прав, — говорит куратор гарвардской коллекции бабочек Наоми Пирс, — я была потрясена». Профессор Наоми Пирс 11 лет назад собрала группу коллег и начала проверять гипотезу, которая в конце концов полностью подтвердилась. Ученым потребовались данные о ДНК бабочек, конечно недоступные Набокову. Он был вооружен только микроскопом, карандашом и оптическим инструментом для рисования с натуры — camera lucida.

Не возьмусь пересказывать историю миграции бабочек, чтобы не насмешить специалистов. Отчет об исследовании есть в открытом доступе в журнале Proceedings of the Royal Society B, профессиональном биологическом издании. Для меня это история не только об энтомологическом открытии, но и о том, как много можно увидеть, пристально вглядываясь в предмет изучения. И о планке качества, которую каждый ставит себе сам.

Набокову, оказавшемуся в США в 1940 г., не сразу удалось найти работу. Это был Набоков «до Лолиты» (книга вышла в 1955 г.) — уже признанный профессионалами, но еще не знаменитый и не богатый. Любые места на кафедрах славистики в американских университетах в то время, как и сейчас, были на вес золота. Тогда, как и сейчас, профессорские зарплаты в этой области были скромными. И это при том, что профессором в Гарвард Набокова не взяли — он работал на полставки в женском колледже под Бостоном. Энтомология, которую писатель не считал хобби, была для него второй, а временами и первой возможностью заработка.

Но зачем было заниматься бабочками так много и глубоко? Он проводил в музее по 2-3 дня в неделю, не зная, что его гипотезу смогут когда-нибудь проверить. Он даже не знал, что на месте Берингова пролива была суша как раз тогда, когда его бабочки должны были перелетать в Америку. Никакого немедленного вознаграждения — только рутинная работа. Платили ему за описания и энтомологические рисунки бабочек, а не за гипотезы. Ему приходилось выживать в чужой среде, но он работал так, как будто у него было много свободного времени: неторопливо и целеустремленно. Значит, бывает у людей такой внутренний контроль качества, который работает сам по себе, независимо от того, подгоняет ли жизнь и платят ли много денег.

Только так, по-моему, и делаются хорошие вещи и рождаются открытия — в творческой рутине, которая интересна сама по себе. Борьба за выживание, конкуренция и даже принуждение — проверенные двигатели. Они подгоняют и мучают, но они не заставляют стремиться к подлинному качеству. Ведь этого качества никакой надсмотрщик не может потребовать. Планка устанавливается изнутри — ее не видно со стороны. То, что она есть, становится очевидным через много лет, когда работа становится бесспорной: когда гипотеза уже доказана, бизнес приносит деньги, картина уже в музее.